Перед нами первый том серии, который пытается ответить на вопрос «Что такое блокадный дневник?» и состоит из семи образцов жанра — с авторами в диапазоне от школьников до пламенного большевика и номенклатурного работника; каждый текст дерет сердце по-своему. Сама идея репрезентативно представить жанр может показаться смелой в силу уникальности трагедии каждого и каждой, однако тому есть статистическое, если так можно выразиться, обоснование. По данным «Прожито», дневниковый корпус блокады характеризуется не только запредельной интенсивностью (никогда в истории России столько людей не вели дневники в одном городе), но и социально-демографической сбалансированностью. Здесь в сопоставимых долях представлены все возраста (от 8 до 60) и оба пола, притом что обычно женщины ведут дневник в три раза реже. Объяснять это можно по-разному, однако согласимся с авторами предисловия: наиболее важным здесь кажется тот факт, что дневник — универсальный инструмент сохранения собственной субъектности (чего нельзя сказать о блогах).

В блокадном Ленинграде дневниковые записи вели люди очень разные, представители непохожих социальных групп и возрастов — от школьников до партийных функционеров. Публикуем отрывок из дневника Анисима Никулина, убежденного большевика, который фиксировал, что с ним происходит с 10 января по 7 апреля 1942 года.

Как жители Ленинграда описывали и анализировали блокаду и в чем особенность блокадного дневника для культурной памяти? Этому вопросу посвящена новая книга издательства Европейского университета «„Я знаю, так писать нельзя“. Феномен блокадного дневника». «Бумага» публикует отрывок из вступительной статьи исследовательницы Полины Барсковой о том, зачем жители блокадного Ленинграда вели дневники.

1941 год. 11 октября. «После многочисленных отсрочек [нрзб.], наконец, начать эту тетрадь, дабы, если жива останусь, вспомнить впоследствии суровые героические дни обороны осажденного Ленинграда. Не знаю, удастся ли закончить эту тетрадь, но попробую… Вчера, 10го, я впервые одна выехала в центр, где условлено у нас с Паней о встречи. Обойдя [нрзб.] книжные магазины я достигла цели своего путешествия часам к двум. Параскева [нрзб.] на квартире у своего начальника цеха, устроясь во всех отношениях удобно. [Нрзб.] накормила меня сытным обедом, какого давненько не едала. Затем пошли [в кино на] «Приключения девицы Корзинкиной». До [дома добралась] благополучно. [Нрзб.] мин. 8го, как и всегда, началась [нрзб.] тревога и кончилась 10 мин. 3го [было] страшно как никогда: бомбы свистели и разрывались совсем рядом. Одна [упала] у нас на дворе, оторвала угол у двухэтажного деревянного дома и не разорвалась, вторая — на Общественном пер., третяя — через дорогу на рынке и еще несколько поблизости. Были, конечно [нрзб.] и пожары, сильные и многочисленные. Страшно смотреть! Каждый день, начиная с 20 мин. 8го, ждешь своей смерти и благодаришь судьбу, если не попадет в дом. Сегодня мы сыты. Ела вкусный мясной суп с макаронами и мясную котлетку, затем кофе с конфетами. Сейчас все время патрулируют [нрзб.] самолеты, а 8ми часов жду с замиранием сердца. Пронесет мимо или нет? Если я останусь жива, что само по [себе] будет чудом, то эти дни я буду вспоминать замиранием сердца, с тем чувством, [которое] испытывают все граждане осажденного города.

Издательство Европейского университета в Петербурге выпустило первый том уникального проекта, в котором опубликованы блокадные дневники, а также комментарии к ним. Книга носит название «Я знаю, что так писать нельзя: Феномен блокадного дневника». «Стол» поговорил с её составителем, историком Анастасией Павловской

Создатели серии — доктор исторических наук Никита Ломагин, руководитель Центра изучения эго-документов «Прожито» Михаил Мельниченко, поэт, переводчик, исследователь блокады Полина Барскова, историки Анастасия и Алексей Павловские — решили с разных сторон, как грани кристалла, рассмотреть блокадные дневники, показать, зачем люди их вели тогда и зачем нам читать их теперь.

Изданный сборник (почти пятьсот страниц!), первый в задуманной серии, посвящен самому феномену блокадного дневника. Как отмечает автор предисловия литературовед Полина Барскова, самых разных авторов объединяло ощущение, что они находятся на грани гибели, и намерение остаться в истории, в летописи блокадных событий. Кроме того, для одних дневник служил методом самовоспитания и самонаблюдения, для других — самоутешения и поддержки. А также попыткой понять, сконструировать для себя ситуацию в стране, запечатлеть ежедневные, постепенные и фатальные изменения городского облика и жизни.