В конце мая в Европейском университете в Санкт-Петербурге состоялась встреча с авторами книги «Теория практик» Олегом Хархординым и Вадимом Волковым. Исследователи рассказали о том, над какими вопросами они работали после выхода в 2008 году ставшего классическим труда. Slon приводит сокращенную версию выступлений.

Олег Хархордин

Что же случилось с тех пор, как мы издали книгу? Я в своем выступлении во многом перескажу статью, которая недавно вышла в журнале «Социс». В ней я начинаю с того, что когда мы изучали, преподавали, а потом описали некоторые аспекты теории практик, мы в основном фокусировались на различного рода повседневных и телесных практиках. В какой-то момент, однако, стало ясно, что мы мало внимания уделяли вещам. Мы могли, например, очень хорошо преподавать концепции техники тела у Марселя Мосса, но почему-то не упоминали молотки, гвозди и разные другие предметы, которые вписаны в эти техники. Мне вспоминается пример времен Первой мировой войны – с лопатками, с их помощью копали траншеи. Тело мы, казалось, анализировали, но отличие формы английской лопатки от французской, на которое обращал внимание Моссе, проигнорировали. Это тем не менее играет в социологии вещей очень важную роль. В нашей эмпирической работе или теоретических размышлениях нужно адекватно отразить значение этих вещей: что они там делают, если не играют три классических роли, которые приписывают им в социальной науке? Как мы можем увидеть вещи, если не рассматриваем их ни как инструмент, ни как арену действия, ни как носители значений, вложенных в них при конструировании?

Внимание к вещам приводит к тому, что типичный социальный конструктивизм, который господствовал в последние 30 лет, ведет к «безумной легкости бытия», когда, в соответствии с Вебером, действие рассматривается как прежде всего ориентированное на восприятие значения вашего действия другим. А вы занимаетесь только интерпретацией или реинтерпретацией поведения.

Что и как я пытался сделать, чтобы избавиться от этого ощущения неизбывной легкости бытия конструктивизма, уйти от облегченного варианта теории практик, в которых не было вещей? Вот два основных направления исследований:

1. Во-первых, я хотел посмотреть на так якобы знакомые нам феномены общества и государства и нагрузить их вещами. Для этого пришлось пойти в историю и посмотреть те способы жизни вместе, где вещи нельзя было не заметить. Например, среди рaзличных форм жизни, зарегистрированных исторически, – тех, которые мы теперь обычно некритически приравниваем к понятию «общество», есть способ жизни вместе под названием res publica, где вещи выходят на передний план. Мы не уделяем обычно достаточно внимания этому выражению, которое схватывало очень специфическую форму жизни, и говорим, что у римлян – как и у нас сейчас, в 2013 году, – было «общество», что у римлян было «государство». Мне же хотелось посмотреть более детально и тщательно, что же римляне делали с этими двумя словами: «res» – что означало в латинском «вещь» или «дело», то есть «все, что деется», и «publica» – «принадлежащий народу» или «касающийся народа». В XVIII веке в переводах латинских трактатов на русский язык это выражение иногда передавали как «общенародные» или «гражданские» вещи; тогда вещная коннотация этого термина была очевидной для многих. Что же знали римляне про «вещи публичные» такого, что забыли мы?
   
   
2. Во-вторых, мне хотелось не только отправиться вглубь истории, но посмотреть и на наш современный город новыми глазами, то есть сместить фокус внимания с людей на вещи. Посмотреть, как функционируют те из них, что являются основой нашей повседневной жизни: водопровод, различные аспекты других инфраструктурных сетей жизни города, здания, транспорт. Чтобы их сравнить, мы взяли теорию Бруно Латура, книгу «Reassembling the Social», перевод которой недавно редактировал Виктор Вахштайн, – это акторно-сетевая теория. Мы решили (с группой исследователей, с которой начали этот обширный проект) проанализировать два типа сетей: одна – это двор, другая – город. Хотелось сравнить, насколько они совпадают в своей структуре и насколько различны. Набор или сеть вещных и человеческих элементов под названием «город» или «двор»: что между ними общего и в чем отличия? Книга по итогам этого исследования вышла в издательстве «Routledge» в 2011 году под несколько странным названием «Political theory and community building in post-Soviet Russia» (в 2013 году она опубликована по-русски).

В словосочетании «теория практик» все слова знакомы, но их соседство вызывает неожиданное удивление. Термины, которые более привычно видеть соединенными союзом (например, «теория из практики» или «теория для практики»), совмещаются в одной фразе, и к тому же «практика» употребляется во множественном числе. Но именно эти два аспекта — во-первых, единство и борьба теории и практик, и во-вторых, единство теории и множественность практик — образуют оси координатной сети, в которой размещаются элементы теоретической грамматики практик, составляющие содержание великолепной книги Вадима Волкова и Олега Хархордина «Теория практик».

Эту книгу давно пора было издать. Ее определенно не хватало. Не потому, что без нее студентам было сложно сдавать экзамены (хотя теперь им определенно будет полегче), а потому, что без нее трудно вести социологический разговор о практиках. Волков и Хархордин сказали свое слово. Теперь есть кому (в смысле — на что) отвечать. Я предложу свою реплику, которая, впрочем, будет больше репликой «влезшего в разговор», чем «собеседника». Но уже есть, по крайней мере, куда влезать. Книга составлена на основе материалов курса лекций, много лет читающегося авторами в Европейском университете в Санкт-Петербурге. Это не могло не сказаться на (и сказать о) способе организации и содержании работы, однако книга выходит далеко за рамки учебного текста. По сути, мы имеем дело с первой русскоязычной попыткой осмысления той тенденции в социальных науках, которая получила название «практического», или «прагматического» поворота (хотя книга и выпущена второй в замечательной серии «Прагматический поворот»).

Говорят, мы переживаем очередной поворот в философии, на этот раз — прагматический. Написанная ясным языком, изобилующая остроумными примерами, книга Вадима Волкова и Олега Хархордина «Теории практик» вводит в круг сюжетов, которые связывают Хайдеггера и Бурдье, Полани и де Серто, Витгенштейна и Латура. Этот особый исследовательский стиль складывается как анализ повседневности, «знания как», экспликация «фона» или «заднего плана», «контекста» или «языковой игры». Главной чертой прагматического поворота, впервые совершенного в социологии Люка Болтански и Лорана Тевено, оказывается отказ от критической позиции. Болтански впервые задумался не только о критике, а о практике публичного оправдания своего поведения, а Тевено написал о разных режимах вовлеченности и задействованности. То есть, нота бене, прагматический поворот волнует не традиционное противопоставление публичного и приватного, «а промежуточные режимы координации в спектре между этими двумя категориями» (с. 239). И важнейшую роль в этой игре занимают вещи. Вещи, которые оказываются «моральными и личностными», как некую ауру или шлейф личностных элементов в дополнение к тому, что мы обычно принимаем за центр собственных действий и принятия решений.

Проводя перед нами длинную вереницу имен от Мосса и Элиаса до Болтански, Тевено и Латура, Волков и Хархордин невольно создают впечатление, что разнообразие примеров может само по себе заменить движение мысли. Авторская позиция как бы отождествляется с движением взгляда, обозревающего панораму разнообразных вариантов теории практик. Вполне понятно желание представить вместе результаты длительных изысканий, многие из которых были опубликованы ранее в виде отдельных статей (Волков 1997; 1998; Хархордин 2001; Хархордин 2006; Хархордин 2007). Но что делать, если получившемуся целому не достает внутренней связности? Если теория практик существует только как «удобная территория для междисциплинарных исследований» (с. 12), то что, собственно, создает возможность ее использования, включая дидактическое представление, в виде некоторого сводного корпуса знаний? Было бы наивно утверждать, что единство является только результатом естественной ограниченности объема прочитанного. Видимо, ощущая необходимость придать бóльшую устойчивость своему построению, авторы все же называют «две идеи», которые обеспечивают «единство практической парадигмы»: «“фоновый” характер и “раскрывающая” способность практик».

«Теория практик» В.Волкова и О.Хархордина — книга, «обреченная на успех». Причем на успех у самой широкой аудитории: у студентов, изучающих социологию повседневности, аспирантов, занятых подготовкой теоретических обзоров своих диссертаций, коллег, чьи научные интересы локализованы в приграничной области между социологией и философией. Каждая из этих читательских аудиторий найдет в книге то, что подскажет ей коллективный хабитус, — будь то популярное изложение запутанной хайдеггеровской онтологии или нетривиальные авторские решения классических теоретических парадоксов. А потому жанр книги определить трудно; будучи, несомненно, «учебником» — причем, как принято писать в отчетной документации инновационных образовательных проектов, «учебником нового поколения» — работа В.Волкова и О.Хархордина беспрепятственно переходит жанровые границы между учебной и научной литературой.

...Возьмём какого-нибудь социального антрополога. Он поработает, успешно опишет какую-нибудь незаметную для постороннего часть жизни (например, как фэйс-контрольщик на входе в клуб решает, пускать или не пускать (тема одной моей студентки), или как именно муж и жена договариваются об использовании презервативов (то, что я буду вероятно исследовать в след. году), или как на российских предприятиях, в отличие от венгерских и польских, объясняют сотруднику, что он вчера уже волен (если  есть такие заметные отличия))... Да мало ли какие практики, скрытые в повседневной жизни, может изучать социальный антрополог! Высвечивать и описывать.