Пересечения художественного и научного опыта очевидны и невероятны. Особенно ярко (ну и все-таки ближе к нам!) такие соположения проявились в ХХ веке. В своей новой книге Владимир Фещенко пересматривает поиски поэтов, обращенные к лингвистике, и лингвистов, обращенных к поэзии. Магия слова, знакопись и звукопись, поиск универсального языка, проблемы автоперевода, иконизация языка, индексализация и телесный дейксис, языковая гибридизация, концептуализация… Ученый подвергает анализу эти основные для ХХ века лингвопоэтические пересечения на примерах из текстов русско- и англоязычных авторов. Андрей Белый, Велимир Хлебников, Илья Зданевич, Джейм Джойс, Василий Кандинский, Самуэль Беккет, Луис Зукофски, Юджин Джолас и др. Ряд анголоязычных идиостилей (см также о различии идИостиля и идЕостиля) описывается и представляется в данном контексте впервые. Вообще англоязычный опыт у нас наименее известен, и прекрасно, что Владимир Фещенко последовательно его представляет. В целом книга взывает к новым поискам в этом направлении, в частности к поискам пересечений на линии внеисторического авангарда.

Книга известного филолога Владимира Фещенко посвящена одной из самых насущных проблем современного гуманитарного сознания – проблеме соотношения художественного опыта и научного. Эстетические поиски, как показывает Владимир Фещенко, развиваются синхронно с гуманитарной наукой, иногда ее опережая, иногда наследуя ее идеи. В целом, это крайне похожие процессы. Русский и западный формализм, дескриптивизм, генеративизм, когнитивизм, структуруализм), с одной стороны, русский и западный символизм, модернизм, авангард – с другой, обнаруживают общие стратегия движения. Книга, безусловно, открывает новые грани филологии и заставляет филологов обратить внимание на сложные формы культурного трансфера, но при этом не является сугубо филологической. В ней затрагиваются базовые вопросы эстетики и философии языка. Серьезный экскурсы в историю философской мысли, связанный с представлениями о языке, изменением понимания природы поэтического языка и представлений о языке как об искусстве, как раз и позволяют автору сделать крайне интересные открытия, касающиеся взаимодействия искусства и гуманитарной науки. И вместе с тем проследить развитие этого взаимодействие на протяжение всего ХХ века.

Если в начале прошлого века одним из важнейших источников вдохновения поэтического авангарда являлась живопись, то после Второй Мировой войны её место заняла лингвистика. И кажется, что и сейчас, полвека спустя, эта наука не собирается без боя уступать роль основной музы литературного экспериментаторства. Современные поэтические и теоретические тексты не только апеллируют к традиции, но требуют от читателя незаурядной подготовки в области языкознания и философии языка. В то время как сам язык подобного рода текстов всё более приближается к научному.

Авангардные манифесты – не только эпатажные жесты, но и богатый источник эстетических, а порой и научных идей. Новые открытия в психологии и физиологии, физике и космологии, экономической и политической теории, этнологии и социологии воспринимались как революционные (и были ими) и создавали ту питательную среду, в которой возник авангард, что на определенном этапе породило и обратное влияние авангарда на науки и практики. Создатели новых, но ставших в дальнейшем классическими концепций в лингвистике, литературоведении, многих других областях знания отнюдь не только филологически активно сосуществовали с радикальными художниками (а подчас и сами выступали в этой роли).

Богатством изобилует и количество подходов Фещенко к выбранному материалу. В одних главах он реконструирует историю понятий, в других — даёт биографические очерки зарубежных авангардистов, обойдённых вниманием в России. Есть фрагмент, где он составляет рекомендацию по переводу визуальной поэзии. Есть фрагмент, где он описывает неопубликованные материалы к истории футуризма. Есть фрагмент, где он делится чем-то вроде садового путеводителя (!). Структура этой книги сама сродни авангардистскому роману, где коллаж разнородных частей авторским назначающим жестом приобретает целостность и выстраивается в концептуальное единство. На самом деле, подобное собранье пёстрых глав, хотя и удивляет изначально, всё-таки служит лучшим способом раскрыть индивидуальность принципиально разных творческих манер и подчеркнуть своеобычность взгляда каждого учёного

...Работа привлекает тщательностью проработки вопросов, в частности, термины используются с вниманием к их истории. Фещенко вспоминает, что слово «революция» употребляется для описания не только коренного переворота, но и (в астрономии) оборота с возвращением в исходное состояние. И действительно, революционизация в искусстве — часто разрыв с текущей традицией, но во имя возвращения к истокам (с. 15). А родственник концепта — итальянское «concetto», экстравагантный поэтический образ (с. 297). И термин «концепт» в России сейчас существует одновременно в трех разных смыслах — художественном (практика поэтов и художников-концептуалистов), лингвистическом (в лингвокультурном подходе и когнитивном анализе языка) и философском (идущем еще от немецкой классической и феноменологической философии). <...> 
Исследование представляет собой хороший пример взаимодействия литературы и науки. Многие его разделы посвящены средствам, которыми русская литература до сих пор не слишком пользуется: возможностям графики, игры дейксисом, вариативностью синтаксиса. Так что его чтение имеет практическую пользу для автора стихов или прозы. С другой стороны, в книгу включены прекрасные переводы стихов Каммингса и прозы Стайн. Будем надеяться, что и того и другого у Фещенко когда-нибудь наберется на отдельные книги.