"...за тотальным «хронотопом» теряется историческая мотивированность текстов и жестов: очевидно, что все эти конфликтные сюжеты, связанные с противоречивыми формами времени, характерны как для юбилейных дискурсов вообще (не толь ко для пушкинского юбилея 1937 г.), так и для «монументальных» пушкинских рефлексий, обусловленных пресловутым «скульптурным мифом»." 

Надо сказать, что Платт не первый автор, анализирующий противоречивость и непоследовательность сталинской исторической политики. Ссылаясь на предшественников, он вспоминает «Великое отступление» Николая Тимашева («The Great Retreat», 1946), «идеологический поворот на 180°», смену направлений: отказ от обращенной в будущее утопии коммунистического интернационала в пользу «русоцентричной» ретроспекции. В принципе, этот конфликт легко прочитывается в культурной оппозиции авангарда и традиционализма, но Платт обращается к «уточняющей» дихотомии Катерины Кларк — к «противостоянию монументалистов и иконоборцев».

Книга американского историка и теоретика культуры Джонатана Платта посвящена знаменитому пушкинскому юбилею 1937 года. История вполне известна: на фоне ажиотажа второй пятилетки, партийных чисток, показательных процессов руководители советской культуры вдруг решили превратить столетие со дня гибели дореволюционного поэта в грандиозное всесоюзное торжество. Еще недавно отношение к Пушкину было крайне неоднозначным: в нем признавали мастера слова, показательного представителя передовой части своего класса и одновременно порицали за аристократизм, компромиссы, недостаточную вовлеченность в освободительное движение, ценность его наследия для людей социализма постоянно ставилась под вопрос. Однако во второй половине 30-х эти метания заканчиваются, Пушкин становится иконой, искупительной жертвой во славу будущей счастливой жизни, ядром национальной культуры, звучащим сквозь века голосом, освобождающим плененные тьмой народы. Именно тогда — в сталинских чествованиях — рождается тот Пушкин, к которому мы привыкли на школьных уроках и в массовой культуре. Однако это изобретение классика для культуры, все еще ориентированной на революционную новизну и борьбу с пережитками старого мира, конечно, было довольно проблематичным и двусмысленным. Эти проблемы и интересуют Платта в первую очередь. Он анализирует юбилейные статьи в газетах и выступления на митингах, написанные к празднику стихи, картины и романы, фильмы и театральные постановки, учебные методички и даже серьезные научные исследования. Их цель — найти мертвому поэту место в мире победившей и продолжающей побеждать революции. Здесь возникает определенная двусмысленность. Платт описывает ее как борьбу двух установок — монументализма и эсхатологии, стремления вписать сегодняшний день в большую историю с заверяющими ее течение фигурами великих и, наоборот, революционной страсти к разрывам, абсолютной уникальности момента, освобождению от мертвого груза прошлого. Фигура Пушкина не принадлежит целиком консервативному повороту. Напротив, она служит причудливому соединению этих двух модальностей: Пушкин одновременно застывает вековым монументом и разрывает время, протягивая руку строителям коммунизма, остается навеки утраченной жертвой и воскресает для новой жизни. Поэт превращается в фантасмагорическую фигуру, зависающую между вечным искусством и повседневной политикой, миром мертвых и живых, проклятым прошлым и идеальным будущим. Книга Платта, будучи серьезным научным исследованием, читается как фантасмагорическая повесть о приключениях этой ожившей статуи.