Название не то чтобы обманчиво, но как бы несет в себе вуальность. Хотя все в нем вроде бы и сказано. «Под властью… царя… среда Вильны» — собственно, в XVII веке такое было лишь раз: с 1655 по 1661 год, когда город был взят штурмом и оккупирован русскими войсками в ходе так называемой Тринадцатилетней войны России с Речью Посполитой 1654–1667 годов. Иначе говоря, это были худшие для города годы за все столетие — годы всесторонней катастрофы: массовой гибели жителей при штурме, последовавших за этим трехдневных массовых грабежей, оттока населения, управленческой анархии, нищеты, нескольких волн чумной эпидемии, перебоев с продовольственным снабжением, — мало что можно к этому добавить. Тем не менее столица Великого княжества Литовского была слишком большим, значительным и богатым городом, чтобы эти невзгоды ее сломили: даже в войну Вильна пыталась, в меру имевшихся возможностей, жить пристойной такому городу жизнью — это экстремальное бытование и стало предметом исследования Ирины Герасимовой.

Читателям «Лехаима», разумеется, интересна еврейская история русской оккупации Вильны — ей как будто посвящена не столь уж большая часть работы, однако именно сравнение с судьбой шести остальных конфессиональных общин города позволяет представить участь виленских евреев с должной рельефностью: выявить как общие, так и специфические черты, избежав попутно идеологически окрашенных крайностей — вульгарной виктимности и столь же вульгарного релятивизма. Скажем, признать с однозначностью евреев наиболее пострадавшей в годы оккупации общиной едва ли удастся. Хотя бы потому, что, например, униатов новая власть вообще не признала допустимой конфессией, конфисковала у них культовые здания и принудила к насильственному крещению в православие под угрозой изгнания из города. Относительно евреев же, вопреки первоначальному царскому распоряжению «жидам не быть и житья никакого не иметь» вскоре последовало иное: «царского величества милость… чтоб вер их и прав и вольностей ни в чем нарушать не велит… и татарам и жидам царскому величеству дани, и оброки… платить … как они плотили польскому королю». Сказанное, однако, вовсе не отменяет факт массовой гибели евреев в ходе резни, устроенной взявшими город солдатами 8–11 августа 1655 года, а равно и бегство из Вильны наиболее состоятельной части еврейской общины, включая авторитетного раввина Моше Ривкеса, описавшего позднее, как убегал с посохом и парой тфилин в руке (он добрался до Амстердама и назад уже не вернулся). Впрочем, таким же примерно образом спасались и представители других конфессий.

Итак, евреи, с точки зрения оккупационной администрации, пришедшей из России, страны с нулевой толерантностью к иудаизму, оказались вполне органичной частью населения — они приносили присягу царю Алексею, нанимались в армию (автор разбирает судебное дело «малого барабанщика» еврея Юрия Обрамова), ссужали администрацию деньгами — особенно в заключительный, наиболее тяжелый для власти русского воеводы период. Ирина Герасимова приводит интересный случай, когда отчаянно нуждавшийся в средствах воевода князь Мышецкий, «дав грамоту евреям Абраму Якубовичу и его сыну Моисею на владение городом Долгиновым… послал туда солдат и подьячего, которые опустошили местные лавки с товарами и, оковав одного из мещан, привезли его в Виленскую крепость».

Напротив, местное население, выросшее в стране, где евреи издавна являлись частью социума, проявило себя в их отношении достаточно негативно: так, посольство виленских мещан, прибывшее в Москву в апреле 1658 года, просило (к счастью, тщетно) царского указа о выселении евреев из города, а начавший ограниченное функционирование в 1657 году магистратский суд отказался разбирать жалобы евреев — впрочем, в приводимом автором книги примере магистрат задержал лиц, обвиняемых виленской еврейкой в краже серебра, и препроводил их к воеводе М. С. Шаховскому, где дело было разобрано по существу, а воры наказаны. Понятны и истоки этой неприязни: для виленских мещан это вопросы конкуренции с местными цеховыми ремесленниками и торговцами. То, что приводило к погромам в 1592, 1634 и 1635 годах. Шляхта же и крестьяне норовили «государевых людей и мещан израйцев рубить». То есть наряду с присягнувшими русскому царю соотечественниками считали евреев агентами оккупантов.

Получается картина, в некотором смысле ломающая наше традиционное представление об отношении евреев к сторонам русско‑польского конфликта 1654–1667 годов: если на Украине сотни, а то и тысячи евреев с оружием в руках противостояли казакам Хмельницкого бок о бок с польскими шляхтичами, то здесь, в Великом княжестве Литовском, симпатии были на иной стороне.Впрочем, все это окажется типичным для поведения русской администрации на вновь обретенных территориях: и в Западном крае после раздела Польши, и в Средней Азии в середине XIX века русская администрация, чувствуя свою слабость, первоначально станет сотрудничать с евреями, уважая их права, и лишь обретя устойчивую почву под ногами, постепенно перейдет к традиционной политике умеренного госантисемитизма.

The book also has revealing sections on how the relative peace of multiconfessional cooperation in the city was shattered by the war and occupation, with the different religious communities seeking support from their co-religionists elsewhere. Under Russian occupation, the Orthodox and, interestingly, the Jews, received support from Moscow. Uniates were persecuted; for the most part if they could, Protestants and Catholics fled. Antagonisms that had lurked below the surface now exploded. Another of the questions raised here concerns the degree to which the population identified themselves by their association with the city.  Even once they had left, their Vilnius identity continued to be important for them, even if they chose not to return when the Poles reoccupied the city.

Шесть лет истории города Вильны середины XVII в. были поистине уникальными: столица Великого Княжества Литовского оказалась под властью царя Московии Алексея Михайловича Романова. После территориальных потерь Смутного времени и поражения в Смоленской войне (1632–1634 гг.) недолгое владение Вильной в 1655–1661 гг. ознаменовало собой фактически первый реванш России в длительном противостоянии с Речью Посполитой. Это событие стало показательным для всей Европы — Россия сделала серьезную заявку на новый международный статус.[1]