Перед нами – долгожданная книга, итог многолетних исследований авторитетного современного «тарлеведа» д.и.н., ведущего научного сотрудника СПбИИ РАН Бориса Соломоновича Кагановича. По суще- ству она является вторым дополненным изданием его монографии «Е. В. Тарле и петербургская школа историков» (СПб, 1995). По сравнению с первым изданием, больше похожим на очерк, в новой книге текст полу- чил четкую структуру, состоящую из традиционных введения, заклю- чения, хронологически обусловленных глав. Также в ней расширен круг приводимых документальных источников, стала разнообразнее палитра оценок и мнений о Е. В. Тарле, в том числе примеры последних достиже- ний историографии. Содержание же основного текста в некоторых местах претерпело значительное изменение, и на этих изменениях мы будем оста- навливаться. Что касается формулировок выводов автора, то они почти идентичны выводам первого издания. Б. С. Каганович не стал механически собирать под одной обложкой всё то, что он опубликовал о Тарле за два десятка лет (исследования, материалы личной переписки и официальной корреспонденции)1 . Многочисленные интересные детали скрыты за немно- гословными сносками вместо того, чтобы, как нам представляется, пора- довать ими читателя уже на страницах книги или хотя бы в приложениях. 

Б. С. Каганович «Евгений Викторович Тарле. Историк и время». Вот эту книгу я советую вам прочесть настоятельно и от всей души. Начну с конца: в-третьих, в последней главе книги помещены отрывки из писем Евгения Тарле. Пусть меня проклянут все исследователи русской исторической науки ХХ века, но это лучшее, что написал академик Тарле. Перефразируем Пушкина: «Следовать за мыслью умного человека – занятие увлекательное», но если это не просто умный, но остроумный, весёлый, с нормальной долей цинизма и очень образованный человек, то занятие увлекательнейшее.

Становится жаль, что большую часть своей творческой жизни этот умный человек провёл в условиях абсолютно несвободного общества, где ему надо было думать не о том, как точнее и эффектнее сформулировать свои мысли, а как … выжить, как помочь попавшим в беду, как сделать так, чтобы его наука не была загублена или тупыми догматиками, или не такими тупыми (впрочем, тоже … не ума палата), но стопроцентно бессовестными циниками-карьеристами.

Зато в письмах к друзьям, главным образом, к другу филологу, литератору, переводчику, Евгению Ланну, автору замечательного жизнеописания Диккенса и блестящего исторического романа «Старая Англия», Тарле не держал душу за крылья и получались короткие точные эссе, сжатые в несколько предложений. Как жаль, что все письма Тарле не опубликованы! Понятно, что Борис Каганович выбрал алмазы, но не той природы эти алмазы, чтобы обретались они в прахе и пепле. Не откажу себе в удовольствии, процитирую.

О Герцене: «Упиваюсь Герценом (письмами). Не было никого талантливее его на всём земном шаре за всю его историю (как натура, как ослепительное сияние, глубина и пр.) – и никто не молол столько вздора об общине, о мужичке, о первозданном социализме, как именно он! Просто уши вянут! И та возня с тягучими, долгими, истеричными бабами. И первая Натали, и вторая Натали, и Мейзенбург… И этот ум, этот блеск, эта путаница четырёх языков в одной фразе…»

О статье Владимира Соловьёва про Достоевского: «Со стыдом признаюсь, что я прочёл статью Вл. Соловьёва о Достоевском. И чего можно было ожидать от этой великопостной, старой бабы в брюках? У него (Соловьёва) удочка для ловли карасей для постной вечери, а он опускает её в Атлантический океан и самодовольно хочет выловить со дна неведомых, таинственных чудищ, которые там обитают. Ни уха, ни рыла в Достоевском он не смыслит. Достоевский – Мефистофель, показывающий язык всей колокольной дребедени…». (Изумительно грамотно здесь назван океан: Атлантический. Почему не Тихий? Не Индийский? Потому что Атлантический омывает Европу и Америку, потому что Достоевский (как бы он громогласно ни клялся в своём «почвенничестве») – самый западный, самый европейский русский писатель).

О рассказе Достоевского «Бобок» (в письме к Михаилу Бахтину, которому Тарле помог во время защиты диссертации «Рабле и проблемы реализма», написал отзыв, и отзыв зачли, и диссертацию нереабилитированного сидельца тоже зачли … после отзыва Тарле): «Очень рад был узнать из Вашего письма, что Вы собираетесь со временем снова приняться за Фёдора Михайловича. Если будете работать не в хронологическом порядке – разберите «Бобок». Это – замечательнейшая мефистофельская вещь – и никто решительно её не касался…» Здесь самое интересное то, что «Бобок», напечатанный Достоевским в «Дневнике писателя», действительно, был обойдён вниманием филологов. И сам Бахтин, автор «Проблем поэтики Достоевского», поначалу не обратил на этот … газетный (потому что «Дневник писателя» – газета, разумеется) материал никакого внимания. А после совета Тарле обратил, разобрал, проанализировал, обозначил жанр «мениппея» – и  с той поры «мениппея» эта, почти, как «карнавал», в каждой книге и про Бахтина, и про Достоевского … правит бал…

Накануне осени прочесть нечто сухое, научное, спокойное, объективное очень полезно и плодотворно. Например, книжку Б. С. Кагановича «Евгений Викторович Тарле. Историк и время». Будь Борис Каганович не строгим историографом, а залихватским журналюгой, обязательно назвал бы биографию Тарле: «Историк, попавший в историю». И то, стоит себе 17 октября 1906 года либеральный профессор, молодой, но уже довольно известный ученый, на чьи лекции набиваются аудитории, и с интересом читает царский манифест о гарантировании прав на свободу совести, слова, собраний, а тут на рысях вылетает казачий патруль во главе с сотником Фроловым. Кто не спрятался, я не виноват! Опытные студенты, разумеется, попрятались, а профессор продолжил знакомиться с первым опытом русской конституции, ну, сотник Фролов и рассек ему голову с лету. Отвезли в госпиталь. Выходили. Дальше - больше. В конце 1920-х попал под чекистскую раздачу: Академическое дело. Допросы, унизительные оговоры и самооговоры – ссылка. Из ссылки (вот это самое интересное для меня в книге Бориса Кагановича) Тарле выцарапала женщина, влюбленная в него по уши, бывшая студентка Надежда Осиповна Штейнберг, ставшая видным французским индологом Надин Щупак. Надин вовлекла в кампанию по высвобождению любимого всех - от писателя Ромена Роллана до премьера Эдуарда Эррио, как раз собиравшегося подписывать договор с СССР. Так что вернули Тарле из ссылки, а следом и всех его «подельников». И он написал самую свою знаменитую книгу - «Наполеон». Ее попытались было охаять в «Известиях» и «Правде», но Тарле рискнул написать самому вождю, мол, облыжно обвиняют, и вождь дал отмашку: не трогать. Больше внешних «историй» с Тарле не случалось. Заступался за арестованных, помогал освободившимся, писал казенные книжки, статьи и остроумные, умные письма.