В структурном плане книга организована следующим образом: это доклады, которые (в рамках конференции «Новгородика-2010») сделали на «круглом столе» «Споры о новгородском вече: междисциплинарный диалог» 20 сентября 2010 года российские и зарубежные ученые (Павел Лукин, Екатерина Сквайрс, Татьяна Вилкул, Алексей Гиппиус, Сергей Трояновский, Денис Пежемский, Ольга Севастьянова, Людвиг Штайндорф, Ив Левин). Доклады разбиты на четыре секции («История», «Филология», «Археология», «Республиканская теория») и перемежаются дискуссией, в которой наряду с перечисленными выступающими участвовал еще ряд специалистов (О.В. Хархордин, М.М. Кром, Ю. Гранберг, К.А. Аверьянов, В.А. Аракчеев, В.М. Живов, А. Гранберг, С. Франклин, А.А. Селин, Э. Кинан, В.Ф. Андреев, Д. Домбровский, а также некий неведомый NN).

В полном соответствии с названием сессии ее содержанием стала ревизия наличных знаний и существующих теорий, касающихся новгородского вече и его функций в управлении Новгородом вплоть до утраты независимости города в 1471–1478 годах.

Пожалуй, первое, что бросается в глаза уже при чтении списка участников дискуссии, – это отсутствие в нем академика Валентина Янина, не только для историков, но и для весьма широких кругов культурной общественности давно уже ставшего фактическим символом новгородской археологии и исследований древнего Новгорода в целом. Похоже, эта ситуация есть не только случайное стечение обстоятельств.

Дело в том, что Янин олицетворяет некоторую классику – устоявшееся (и уже попавшее в учебники) представление о том, чем же было новгородское вече, где оно проходило, кто в нем участвовал, какие вопросы оно решало и какое место в управлении городом на Волхове занимало. Это своего рода фундаментальные позиции, основания, которые необходимо иметь под ногами, чтобы двигаться дальше. Не случайно, имя Янина упоминается в докладах и прениях исключительно часто и исключительно с уважением.

Что не отменяет серьезнейшей критики концепций академика. Так, весьма аргументированно опровергается его убежденность в том, что в вече участвовали 300–500 «золотых поясов», чинно восседавших на вечевой площади. Показывается, что доводы Янина об ограничении вместимости локализованной им вечевой площади не состоятельны – даже если принять выбранную им локацию (что само по себе не бесспорно). Так, в докладе Лукина утверждается, что в любом случае новгородцы имели техническую возможность собрать на вечевой площади весь, как сейчас говорят, политически активный класс города, с общим населением в 20 тысяч человек – то есть 3–5 тысяч взрослых мужчин.

Отдельный интерес вызвала проблема так называемого «совета господ», упомянутого в одном-единственном ганзейском документе другого коллективного, помимо вече, органа городского управления. Здесь участники семинара, похоже, сошлись во мнении, что такого органа скорее всего не было вовсе: автор немецкого документа имел в виду что-то иное. Это – довольно важный момент, поскольку именно наличие подобного института во многом делало бы Новгород типологически похожим на западноевропейские города с их коммунами.

В качестве альтернативы рассматривались даже версии о вече как органе княжеского (!) управления городом. Характерен в этом смысле пафос доклада Севастьяновой, выступившей против традиции именовать новгородскую государственность «республикой». По ее мнению, Новгород всегда и всеми (и в городе и вне его) воспринимался как великокняжеское владение, наделенное известной долей автономии, но и только. А фактическая независимость города Святой Софии являлась лишь следствием неопределенности, а то и спорности самого вопроса о великом княжении в тот или иной конкретный момент времени. Как только данный вопрос был решен, самостоятельность Новгорода растаяла как снег.

В общем, для стороннего наблюдателя, профессионально не погруженного в гущу северорусского средневековья, самое сильное впечатление о книге будет состоять в констатации следующего факта: о новгородском вече мы знаем очень и очень мало. Лишь в последние десятилетия своего существования вече с уверенностью может быть квалифицировано как институт управления – со своим техническим персоналом, кругом компетенции и так далее. Всю остальную многовековую историю пытаются объяснить лишь более или менее обоснованные догадки. Было ли вече регулярным институтом или спонтанным собранием? Кто в нем участвовал? Какие вопросы обсуждали и решали? Как происходило вече и какой юридической силой оно обладало? Обо всем этом мы действительно не знаем сегодня ничего достоверного – и сверхвиртуозные историко-филологические изыскания порождают в лучшем случае лишь новые предположения.

Мы вообще очень слабо представляем себе новгородскую жизнь в сравнении, допустим, с жизнью современных ей западноевропейских городов – и это не может не удручать, ведь ни один древнерусский город не может похвастать таким разнообразием, количеством и сохранностью источников по собственной истории! В самом деле, Новгород ни разу не подвергался сожжению татаро-монголами – ни в XIII веке, ни в XIV, ни в XV. В Новгороде велось обширное каменное строительство, которое не только оставило множество архитектурных памятников, но и позволило повысить уровень сохранности письменных источников. Гео- и гидрологическая специфика местности сохранила для нас знаменитые берестяные грамоты, которые серьезно дополняют данные письменных источников. К этому стоит добавить, что и в смысле археологической освоенности город на Волхове едва ли сравним с каким-либо иным. Кроме того, Новгород, в отличие от городов северо-востока Руси, имеет серьезное «отражение в западноевропейском зеркале» – солидный массив документов в иностранных архивах (до сего дня, кстати, не в полной мере введенный в научный оборот), вплоть до писаний посетившего город в 1413 году Жильбера де Ланнуа (они считаются первым западным сочинением о России). Да и вообще Новгород был крупнейшим и наиболее экономически развитым городом Северной Руси…

Все это резко контрастирует с иными центрами русского средневековья, сведения о которых мы черпаем главным образом из иногородних летописей, – при том, что даже их местное летописание (при всей источниковедческой слабости летописей как таковых) до нас не дошло. И, тем не менее, мы даже про Новгород знаем до обидного мало. В чем же причина? В несчастном стечении обстоятельств? Или в каких-то более принципиальных мотивах – таких, как институциональная слабость русской средневековой жизни, имевшей вроде бы все те же структуры, что и современная ей жизнь в Германии или Франции, но в каком-то исключительно разбавленном, ослабленном, сокращенном, урезанном варианте? Возможно, именно этого рода слабость ответственна за то, что многого из того, что мы сегодня ищем, не было вовсе, а то, что было, не оставило доступных изучению следов. Именно она, эта институциональная слабость, возможно, и определила то, что так и не реализовалась какая-либо иная, более вестернизированная, модель развития России с сохранением новгородской независимости и (почем знать!) с возможной кристаллизацией русских земель вокруг столицы на Волхове. Кажется, именно мысль о подобных нереализованных и нереализуемых альтернативах в неявном виде витала над группой ученых, собравшихся обсуждать один из самых загадочных новгородских политических институтов.